В. М. Еремина

Лекция № 14.

1. Новое монашеское служение Церкви. Монастырское монашество.

2. Монастырь – как духовная семья. Значение устава и дисциплины. Монашеская община – киновия.

3. Великие киновиархи: Пахомий Великий, Илларион Великий, Василий Великий, Савва Освященный, Феодосий Великий и другие.

Монашество начиналось с отшельничества, с уединенного подвига. Антоний Великий и Пахомий Великий начинали с пустынножительства. Этот подвиг пустынножительства связан с уединенным духовным творчеством. Какого рода это творчество? - Это откровения, это какие-то ангельские посещения или посещения святых. Это богомыслие, никем не проверяемое, и это молитва, в которой человек предоставлен самому себе и Богу. Монашеское уединение как раз и определяло пафос - одиночество …Кто познал сладость кельи, тому нечего делать с людьми…/Феодор Фермейский/. И, наконец, откровения, которые получает отшельник, даже если они истинные, - а они могут быть ложными, - остаются его достоянием, то есть максимум – какое-то свидетельство получают 2-3 ученика и этот подвиг оказывается опасным. Примеры великого церковного предания из древнего патерика (патерик – отечник – это собрание свидетельств об отцах) повествует так.

“Был болен великий по имени (так считали все жители города) отшельник. Подвизался он в Египте в нижнем течении Нила. О его болезни плакал весь город, ибо все считали, что только ради его молитв Господь дает жителям города хлеб и воду и избавляет от бедствий. Но один прозорливый старец, притом живущий между людьми, получает откровение от Господа - … Эта душа не утешила Меня ни одного часа (а слова были обращены к ангелу, изхищающему душу из тела) и ты ее не милуй, ибо не получит покоя” и тогда служитель Тартара много мучил этого “подвижника” благочестия и душа его пошла “вниз”.

Итак, в чем опасность уединенного подвига? У человека может быть вкус духовный, но в противоположность любви, то есть ему не нужно никакое земное стяжание, но любит он в глубине души самого себя, а не Господа, то есть развивается гордыня. Но знает об этом в тайниках души он сам и знает об этом Господь, а всем остальным он кажется праведным. (Как сказал бес Макарию Великому – “ты постишься, а я совсем ничего не ем”). Противоядием этому яду гордости – только любовь ко Господу и полное трезвое сознание своей греховности, потому еще они просили Господа – дать им созерцание (понимание) своих грехов. Не проступков, а вот этой внутренней скверны, а проступков нет. Поэтому отшельническая мудрость говорит: “блажен, кто видел ангела, и трижды блажен, кто видел самого себя”.

Для таких людей, как преподобная Мария Египетская, - для нее броней служат воспоминания о тяжкой постыдной жизни в ее прошлом до 29-ти лет. Но ведь такая броня есть не у всех. Павел Фивейский – человек редкостной простоты, но ведь и такая простота есть не у всех. И вот тогда начинаются соблазны.

Житие Антония Великого нам свидетельствует, что после 70-ти лет подвижничества он задумался о своем славном старшинстве и ему был дан голос свыше и велено было идти в Александрию искать сапожника Александрийского, который превзошел его в духовном делании. Макарий Великий, воскрешавший мертвых и получавший ответы с того света, задумался о том, каких еще высот он не достиг, и ему велено было идти в одно селение, где ему были показаны две женщины, имевшие мужей и ничего не могущие сказать о своих аскетических достижениях. Но Макарий Великий по откровению Божию понял, что тайну их любви и веры созерцает только Господь Иисус Христос. Итак, отсюда вывод; уж если вот этот уединенный, как бы, но пафос сравнения свойственен великим, но тем более обыкновенным, рядовым.

Пример: из Валаамского патерика середины XIX века. На Валааме в пустыне жил схимонах уже много лет и его ученик, рясофорный монах, жил в монастыре и старцу своему носил пищу за три километра. И вот случилось тому ученику провиниться и с него сняли рясофор – это называется на современном языке – "раздели" – старец оскорбился и пошел выяснять отношения с игуменом, даже не одевшись по чину, а в одном подряснике. Братия ему подсказывала, чтобы он не торопился, оделся, а он, знай, высказывает негодование. Тогда доложили отцу-игумену, тот пришел, а было перед самым обедом, подозвал старца и сделал ему замечание, что тот пришел по-домашнему и спросил: “что ему, схимнику, нужно”? Тот опять свое. Тогда игумен велел монастырскому эконому отправить старца на кирпичный завод; тут-то он и смирился и все благодарил, ибо и сам не знал, какой мечтательности и самомнению предавался.

В отшельническом подвиге - внутреннее ограничение от увлечений, любовь к Богу и, при особенном Божием благословлении, еще и ангельские посещения – на это нельзя расчитывать.

Итак, наконец, опасность уединенного подвига может быть умерена ангельским вразумлением. Пример из древнего патерика. Одного отшельника избрали настоятелем монашеской обители и прислали к нему посланца просить его на игуменство. Он, по обычаю, просил сутки на размышления и задумался: “может быть, напрасно я считал себя никуда не годным, ведь во мне есть что-то и хорошее, если и меня избрали”? И тут же получил через ангела Божие предостережение – рядниче, там люди нагрешили, и Господь положил им на сердце избрать тебя в настоятели, ибо уж хуже тебя не нашлось.

Кто получает такие предостережения? Только человек, который радуется предостережениям. Только те, которые любят Господа, и, уж разумеется, гораздо больше, чем себя. И тогда от любимого Господа, человек радуется любой весточке (а ангел – вестник), весточке от любящего Отца.

Опасность уединенного подвига заключается в том, что при любом подвижничестве существует инерция и навык – навык поста, навык бдения – практика, а сердце может остаться не очищенным, и вот в нем-то и поселяется гордыня, потому что Христа там нет.

В этом отношении получает удивительный смысл евангельская притча о “выметенной горнице” (Лк.11,24-26) “…когда не чистый дух выйдет из человека …” - это изумительно объясняет опасность уединенного подвига. Поэтому в пустыню идут только по откровению свыше, как Арсений Великий – бегай от людей и спасешься.

Серафим Саровский говорил, что есть три служения, за которые нельзя браться без особого призвания Божия – это:

затворничество (это и есть пустынножительство - аналог),

юродство,

настоятельство. “Кто хотя бы в тайне желает настоятельства, для того начальнический крест вдвое тяжелее, а кто домогается настоятельства, того начальнический крест раздавит” - (Амвросий Оптимский).

Все-таки преимущественным типом монашеского служения стали монастыри.

Пахомий Великий, совершая свой уединенный подвиг, сподобился ангельского посещения. И ангел дал ему устав первого в мире и в Церкви монастыря. Точно дано было свыше – это и стало архетипом всех последующих монашеских устроений.

Прежде всего, Господь через ангелов Пахомию Великому открыл, что этот подвиг неполезен для неофитов (новообращенных христиан), хотя бы и добродетельных. Повесть Л.Толстого “Отец Сергий” - это то, что архиепископ Иоанн (Шаховской) назвал “монашеский кошмар”. На самом деле, повесть абсолютна безграмотная; отец Сергий, не смирившийся со своей гордостью, отправляется в пустыню, к которой он абсолютно не готов.

Отшельник предоставлен самому себе в смысле духовного творчества. И вот здесь, как в любом творчестве, есть уединенная творческая свобода. И в этом смысле, отшельник похож на лирического поэта, тот же стиль. Вот тут-то его и стерегут враги нашего спасения – бесы. В этом отношении целое ожерелье примеров дает нам Киево-Печерский патерик: преподобный Исакий Печерский и святитель Никита Новгородский, бывший затворник (затвор, как мы говорили, близок к отшельничеству) и оба потерпели поражение, были обмануты, и оба спаслись, выйдя из затвора.

Первый общежительский устав.

Ангел возвестил и разъяснил, зачем нужен этот устав – устав дан для тех, у кого ум еще не зрел, чтобы они, выполняя общее правило жизни, как непокорные рабы, достигали свободу духа - от Бога, конечно; то есть свобода духа – венец монастырского и монашеского подвига, но изменяется путь.

Киновия – общежитие.

Монастырский путь:

отсечение воли; и не только воли, как самоволия – порицается творческая инициатива, хозяйственная инициатива, инициатива хотя бы и по необходимости.

В пору игуменства Феодосия Печерского нужно было служить службу, а масла не было. Хозяйственный келарь нажал масла из репейного семени. Тогда игумен велел масло вылить на землю – этот плод ослушания. Он послушался, вылил и на дне оказалась крыса, которая привлечена была ароматом масла, полезла туда и утонула. Но вся братия обрадовалась, что Господь их спас, а уже когда ударил колокол, пришел обоз из другого княжества, и там было и масло.

Поклоны, посты – строго по уставу.

Послушание – паче поста и молитвы. Вот это правило, как бы ставшее непонятным в XX веке, Силуан Афонский поясняет так, что если человек берется за подвиг самовольно, то сразу же претерпевает нападение тщеславных помыслов, которые могут уничтожить все духовные результаты подвижнического труда. Если же он выполняет повеленное, то он ничего о себе не думает, как сказано в Евангелии (Лк.17.9).

А что же служит в монастырях ограждающим началом? Оказывается, что этот мерный образ жизни предполагает систему надзора и взысканий. И в монастырях десница Божия непосредственно вразумляет и руководит теми, кто воистину любит Бога, и она же ограждает (внутренне) от увлечений, потому что устав надзора и взысканий ограждает только внешне. (Отказываться в монастырях от послушаний не положено, но всегда, уважая свободу, спрашивают: "а что бы вы хотели?"). Усиленный молитвенный подвиг (как бы брать высоты) может привести к плачевным результатам – к сумашествию и бесовщине.

Во всяком случае, сколько продолжается монастырское монашество, столько многими примерами подтверждает Господь, что монашеская традиция должна пребывать неизменно до скончания века.

В связи с этим, монастырская традиция диктует большее снисхождение слабым и страждущим грешным, чем к самовольникам, хотя бы и стремящиеся к усиленным добродетелям. Это и подтверждается современными фактами; люди, которые стремятся к усиленному подвижничеству и забывают о покаянии, они уже ни в одном монастыре ужиться не могут. Они переходят в “шаталовскую епархию”.

2. Монастырское сообщество, духовная семья.

Если пустынничество в качестве духовной радости представляет уединение, то монастырское монашество обещает другую радость – радость братского общения.

Поэтому в монастырской жизни, начиная с Пахомия Великого, чувствуется этот пафос взаимности; особенно утверждал его Василий Великий, который был теоретиком монастырского монашества и уединенный подвиг считал урезанным и не полным.

Пафос взаимности – это же не коллектив – братское монашеское общение – это, прежде всего, взаимное внимание и взаимная забота; даже буква устава говорит о том, что не желательно пребывать одному ни в келье, ни в дороге. Это очень строго возобновил Серафим Саровский в Дивееве. Затем, ничто ни внешнее, ни внутреннее не должно оставаться утаенным. Поэтому, если отшельнические кельи на одного и отстоят друг от друга на расстоянии, то здесь Пахомий Великий вводит жилые корпуса на 40 человек. Затем, общая молитва, особенно вечерняя – на молитву собираются вместе, исповедь у монастырского духовника, никакого стороннего руководства, то есть оно запрещено уставом; чтение книг под руководством и только тех, которые дает духовник или настоятель. Трапеза только общая, одежда – одинаковая, не допускаются подарки со стороны. У Достоевского в “Дневнике писателя” есть маленькая описанная “История отца Нила” - не возите монахам конфет – это диавольский соблазн. Покрой монашеской одежды разработан Пименом Великим и сохранен на 1,5 тыс. лет.

3. Общие черты общежительского устава.

Это, кроме пафоса общности, еще и пафос педагогики и воспитательства.

В монастырь, как было заведено Пахомием Великим, принимались даже оглашенные, то есть не крещенные. Принимались при полном религиозном невежестве, даже не знали “Отче наш…” - требовалось одно – чистота и твердость намерений и готовность пребывать в монастыре неисходно. Пребывать в монастыре неисходно – человек дает обет, поэтому проситься в другой монастырь нельзя, можно перевести только насильно.

В Дивеевской обители Елизавета Алексеевна Ушакова, еще не постриженная в монахини получила приглашение перейти в другую обитель и начальницей, чтобы ее освободить от Дивеевского начальничества; она сказала: “буду молиться, чтобы лучше умереть, но не оставить обители”, ибо она была приведена Божиим Промыслом. И, наконец, прежде пострига требовался долгий и всесторонний искус. Монашеский искус – это испытания: воспитательный пафос монастыря. Поэтому предпочтительней, чтобы в монастырь приходили еще в молодых летах.

Полное отсутствие образовательного ценза для вновь поступивших, сохранялось в XIX веке, но только для тех монастырей, которые создавались прямо по повелению свыше. У каждого монастыря был свой характер. Варнава Гефсиманский по повелению Богородицы устраивал Иверский Выксунский женский монастырь, принимал даже таких, которые не знали ни одного церковного песнопения. Серафим Саровский принимал в Дивеево только тех, кого одобряла Божия Матерь, то есть по откровению свыше, и оказалось, что он набрал не грамотных (грамотных было 5 человек).

У нас после 1946 года ввели образовательный ценз (брать после семинарии) и пришлось отменить – не прижилось.

Новоначальные поступали под руководство старших по указанию настоятеля, то есть человек не выбирал себе ни духовного руководителя и, тем более, духовника.

Итак, первые монастыри вдохновлялись пафосом богоустановленности, поэтому монашество стало развиваться очень интенсивно. Поэтому Пахомий Великий основывает 9 киновий и его родная сестра – женскую киновию. К концу IV-го века киновиями застроен весь Верхний Египет. В середине IV-го века монашество достигает Палестины, и вот там киновиарх преподобный Илларион Великий и затем преподобный Епифаний, впоследствии епископ Кипрский. К концу IV-го века Малая Азия – Капподакия – становится оплотом общежительного монашества.

Монашеская теория святителя Василия Великого.

Василий Великий создал подробное письменное руководство об устроении монастырей. Впоследствии его принял на Западе и внедрил Бенедикт и в начале IX-го века им пользовался преподобный Феодор Студийский.

Василий Великий прежде всего проводит параллель и как бы выстраивает аналогию между первоапостольской Иерусалимской общиной и монашеским общежитием. Поэтому он прямо ссылается на Деяния апостолов гл.2 “… все же верующие были вместе и имели все общее, и каждый день единодушно пребывали в храме и преломляли хлеб по домам, принимали пищу в веселии и простоте сердца…”. Но особенно он указывает на гл.4.32 Деяний – “… у множества же уверовавших было одно сердце и одна душа ….” - здесь именно Василий Великий видит как бы общее зерно, общую сущность.

Общая сущность, как он утверждает, заключается в том, что Евангельский идеал не отделяет любви к Богу от любви к ближнему. Мы помним, что отшельник бежит как бы из любви к Богу от любви к ближнему и Василий Великий спрашивает – не пренебрегает ли он при этом любовью к ближнему. Затем, кто для монаха ближний, если он рвет все социальные и семейные связи?! – братия монастыря – это и есть ближние, а старая жизнь умирает. Насельники одного монастыря все назывались братией. Именно поэтому Василий Великий считает отшельнический идеал как бы урезанным. Ибо любовь, по слову Апостола, “не ищет своего”. По Апостолу – христианская любовь “все покрывает, все переносит”. Но, главное, духовные дары отшельника остаются бесплодными для братии; то есть если они открываются для Церкви, то может пройти значительное время. И, наконец, Василий Великий эту опасность также знал: легко в одиночестве родиться самодовольствию. (С другой стороны, самодовольство родится в людях прежде отшельничества).

Пафос общности - это духовные дары одного становятся достоянием общности всех. Так ли это на деле? – конечно, нет. Слишком велика разница духовного преуспеяния и духовного состояния. Поэтому великие святые всегда были на подозрении и уж никак не пользовались любовью братии – те же Серафим Саровский и Сергий Радонежский.

Итак, получается, созданный Василием Великим идеал в исторической церковной практике оказался недостижимым.

Радость взаимораскрытия – это редкость – это удел святых. (У Силуана Афонского что-то подобное находим).

То, что было создано как принцип монастырского жития, осталось навсегда и Божии свидетели стояли на страже монастырского устроения. В начале XX-го века начались левые настроения, которые предлагали перевести все монастыри на общины милосердия, особенно женские. Великая княгиня Александра Петровна была теоретиком этой идеи, но встал на страже преподобный Варнава Гефсиманский.

Личный аскетический путь был осмыслен (поклоны, посты, молитва) – только как средство. А задача христианина – это борьба с самим собой, с самолюбием, очищение сердца и, наконец, любовь к Богу и ближнему, но не тому, которого ты выбираешь, а именно кого посылает Господь.

Василий Великий в монастырях видел духовную закваску всего общества.