В. М. Еремина (Свято–Троицкая Сергиева Лавра)

В настоящем докладе будет рассмотрена тема пастырского служения преподобного Силуана и других афонских старцев через свидетельства современников.

Святой среди святых...

При чтении книги отца Софрония (Сахарова) “Старец Силуан” не остается впечатления, что преподобный Силуан, святой старец, жил среди святых людей. Вероятно, любовь о. Софрония к своему учителю выделяла преп. Силуана и ставила его на особое место. Но мы, однако, перелистывая страницы истории, попробуем дополнить эту картину жизни Святой Афонской Горы в последние десятилетия жизни преп. Силуана, в особенности, в 20–е годы нашего столетия.

Начнем как бы с конца. 24 сентября (по новому стилю) 1938 года старец Силуан Афонский преставился ко Господу. В феврале 1947 г. отец Софроний, уже иеромонах (а на Афоне посвящают не сразу), духовник, принимавший участие в окормлении нескольких афонских монастырей, изгнан со Святой Горы Афон. Вынужден был уйти с Афона и отец Василий (Кривошеин), будущий архиепископ, но, по благословению игумена Свято–Пантелеимонова монастыря Иустина, он остался в числе братии.

Еще будучи на Святой Горе, о. Софроний получил благословение своего духовника, отца Пинуфрия (того самого о. Пинуфрия, который был водителем Бориса Зайцева по Афону) писать житие старца Силуана и, попутно, мысли свои о подвиге старца Силуана, не только пересказывая то, что говорил ему старец, но и описывая то, что он воспринял из своего духовного опыта и бесед с другими подвижниками. В 1952 году, через 4 года после завершения (24 сентября 1948 г.), книга “Старец Силуан” была, наконец, опубликована небольшим тиражом. но эта книга начинает распространяться по всему миру, переведена уже на многие языки, и постоянно растет интерес Церкви и к подвигу, и к свидетельству, и к жизни преп. Силуана Афонского.

Однако не все складывалось просто. Хотелось бы вспомнить здесь свидетельство более позднего насельника Святой Горы, свидетеля Христового, схиархимандрита Серафима (Томина) [6], который попал на Афон в 1976 году, при Патриархе Пимене. О. Серафим, в частности пишет: “Греки начитались о старце, стали создавать комиссии, чтобы составить ему богослужение, бденную службу. Митрополит Никодим (Руснак), Харьковский, ныне здравствующий, тоже составил бденную службу, акафист, написал икону и прислал нам на Афон. Наши старцы все эти книги сложили в библиотеку для хранения”. Книги, предназначенные “для хранения”, на Афоне стараются не выдавать.

В 1979 году произошло первое чудо от главы преп. Силуана — исцеление греческого мальчика, страдавшего пляской святого Витта. Народное почитание преп. Силуана Афонского становится особенно заметным в Греции и входит действительно в плоть и кровь церковной жизни Эллады.

Однако некоторые российские афонские насельники, особенно выходцы с Украины, оказывают упорное и иногда яростное противление этому почитанию. Игумен Иустин, когда–то отпевавший преп. Силуана, приказал его главу утопить, уничтожить ее, чтобы она не вводила в соблазн. Один из следующих игуменов Свято–Пантелеимонова монастыря приказал зарыть ее так глубоко, чтобы и место было потеряно.

В 1977 году происходит первое серьезное богословское собеседование о церковном значении преп. Силуана. В нем принял участие и лично знавший старца Силуана архиепископ Василий (Кривошеин), который по этому случаю впервые после своего вынужденного отъезда в 1948 году со Святой Горы смог снова посетить Афон. Владыка Василий выступил убежденным противником канонизации старца Силуана. Его мнение сохранилось в воспоминаниях о. Серафима (Томина) и в афонском предании: “Если канонизировать старца Силуана, то и всех современных старцу монахов надо канонизировать. Всех, но не одного”. И далее владыка Василий перечисляет тех святых подвижников, которых он лично знал. И в заключение владыка Василий отмечает: “Я сам считаю его святым, но оскорблять остальных нельзя. Все были высокой духовной жизни, даже выше его”. Тогда, в 1977 году собрание богословов и подвижников (и греческих, и русских) согласилось с мнением архиеп. Василия, и на долгие годы разговор о канонизации старца Силуана был прекращен.

Существует весьма распространенное заблуждение, с которым приходится сталкиваться в процессе преподавания агиологии. Следует различать, с одной стороны, указания Божии на прощение того или иного раба Божия и принятие его в Небесные обители (на Афоне смотрят на головку и определяют — хороша ли головка, угодил ли человек Господу), и, с другой стороны, смотрение Господа и Спаса нашего Иисуса Христа о благоволении прославить того или иного Своего свидетеля верного в данное время и в данном месте на пользу Церкви. Бесспорно, преп. Силуан Афонский десять лет спустя, то есть в 1987 году, был прославлен Константинопольским Патриархатом на пользу Церкви.

И, наконец, при всем почтении к владыке Василия и при всем уважении к его творениям (особенно к его книге о преп. Симеоне Новом Богослове), необходимо отметить, что определенную роль сыграло распространенное качество — человеческая ревность (в частности, архиеп. Василий особенно любил и почитал своего духовника архим. Кирика). Отметим мнение владыки Василия, что афонские подвижники будут “оскорблены” прославления старца Силуана. Как будто святые в небесах тягаются о местах, кто раньше будет прославлен! Здесь нам преподает урок преп. Силуан Афонский. Он неоднократно указывал, что святые, стяжавшие смирение Христово, рады, что они меньше других: “Когда мир Христов придет в душу, тогда она рада сидеть, как Иов, на гноище, а других видеть в славе; тогда душа рада, что она хуже всех” [1, с.130]. И там же: “смиренная душа исполнена любви и не ищет первенства, но всем желает добра и всем бывает довольна” [1, с.129].

Однако, если освободить точку зрения владыки Василия от человеческих наслоений, человеческих ошибок и от смешения разных планов бытия, то свидетельства владыки Василия и преп. Силуана Афонского совпадают. Тот же о. Василий (Кривошеин), будучи на Афоне, имел послушание приема гостей, в том числе инославных. И одному католическому паломнику доктору богословия о. Христофору Б. он рассказывает, какие книги Святых отцов у монахов настольные. И вы прекрасно помните ответ старца: “Вы могли бы сказать доктору, что наши монахи не только читают эти книги, но и сами могли бы написать подобные им...” [1, с.32]. Комментарий о. Софрония: “Во время своей долгой жизни на Афоне “старец встречался со многими большими подвижниками; некоторые из них опытом познали те состояния, о которых пишут такие великие аскеты, как Исаак Сирин, Макарий Великий и другие, и потому слово Старца нам кажется вполне естественным” [1, с.33].

Итак, в 20–е годы уходящего столетия могла быть создана новая святоотеческая литература, написанная, однако, несколько иным языком. Но она не была создана. Почему? По причинам аскетическим и, прежде всего, кенотическим (от греческого слова “кеносис” — истощание, умаление, уничижение). Среди монахов–подвижников всегда имело место добровольное самоумаление и самоуничижение вслед за Христом, умалившим Себя. С другой стороны, для назидания Церкви книги уже имеются, и стремление к писательству, выражению своего мнения, фиксации своего религиозного опыта у большинства монахов того времени (в отличие от современных) отсутствует.

На основании святоотеческого предания о. Софроний делает важный экклезиологический вывод: “И если писания Павла и других Апостолов являются Священным Писанием, то и новое Писание Церкви, т.е. по утере старых книг, стало бы таким же Священным, ибо, по обетованию Господа, Бог — Святая Троица неизменно пребывает в Церкви” [1, с.39].

Жизнь преп. Силуана Афонского протекало в потоке святости, в потоке Священного Предания Святой Афонской Горы, среди сподвижников, сомолитвенников и сосвидетелей. Все они “работали Господу со страхом и радовались Ему с трепетом” (Пс. 2: 11). И об иных носителях того же предания святости, об иных свидетелях во Христе и об их пастырском служении в 20–е годы, о людях, которым они помогали духовно, закладывали основу для их собственного возрастания в меру Христову, “в меру полного возраста Христова”, о чем пишет апостол Павел (Еф. 4: 13), — об этих людях нам предстоит вспомнить.

Один из соработников преп. Силуана Афонского во Христе — иеросхимонах (по другим свидетельствам, архимандрит) Феодосий. Многие стороны его духовного подвига пребывают в безвестности — даже сан его в точности неизвестен. Год кончины на Афоне — 1937. Рассмотрим две его беседы с паломниками Святой Горы — писателем Борисом Зайцевым и Дмитрием Шаховским, будущим архиепископом Иоанном (Шаховским). Иеросхимонах Феодосий — выходец из России, бывший инспектор Вологодской духовной семинарии. Обе эти беседы происходили с мая по август 1926 года (в мае там был Б. Зайцев, в июле–августе — Д. Шаховской).

Описание Борисом Зайцевым внешности старца Феодосия, по существу, очень писательское: добрые небольшие глазки, довольно полные щеки, небрежность в одежде, быстрая речь и общая застенчивая интонация. “Он конфузливо сидел на табуретке, не зная куда девать большие руки, не зная как быть с ногами, и вполголоса скороговоркой давал краткие реплики переводчику” (речь идет о посещении старца немцем–иностранцем и протестантом. — В. М. Е.). Ученых монахов в это время на Афоне было немного. Поэтому о. Феодосий был весьма почитаем начальством Свято—Пантелеимонова Русского монастыря — и игуменом архим. Мисаилом, и духовником архим. Кириком. Многих паломников Святой Горы посылали именно к нему. Так довелось встретиться с ним и Б. К. Зайцеву. У таких “знаменитых” старцев на Афоне свое служение, у них свое место в домостроительстве Господнем, и у них свое послушание в церковной жизни. Отец Феодосий принимает паломников, беседует с ними — это его послушание (иностранец, правда, говорит большей частью глупости, но и глупости тоже бывает полезно выслушать в назидание Церкви).

Направили к отшельнику среди скал Карулии о. Феодосию на беседу и Д. Шаховского. Эта беседа была очень характерной. Д. Шаховской поразился, в частности, одной уверенно, убежденно высказанной мысли старца: “Христос любил книжников и фарисеев”. Уже в старости владыка Иоанн вспоминал, что в молодые годы думал, что Христос их отвергал и ниспровергал, и что–то в этом роде начал старцу возражать. Тот отвечал: “Но ведь это же и было Его свидетельство любви к ним. Он же отвергал не душу этих фарисеев, а их фарисейство, то есть то зло, которое мучило их самих, и в этом была Его любовь” [2, с. 58–59].

Обладая этим обоюдоострым мечом духовного рассуждения попытаемся рассечь понятие любви к врагам. Можно видеть, что существует различие между личностью врага (человек есть образ Божий, и поэтому, по свидетельству преп. Ефрема Сирина, “ни в ком прежде смерти не отчаивайся”) и “вражеством” этого врага, то есть тем злом, которое мучает его самого. И тогда любовь к врагам не только становится естественной, но делается абсолютно ясно, что христианину нельзя думать, чувствовать и мыслить как–либо иначе.

Старец Феодосий, просвещенный и полный Христовой любви, был исполнен также и рассудительности, которая, по замечанию владыки Иоанна (Шаховского), у монахов Афона “почитается даже выше самой любви, потому что любовь без рассудительности несовершенна” [2, с.58].

Вернемся к свидетельству Б. Зайцева о беседе отшельника с доктором [3, с.68–70]: “От его [о. Феодосия] негромких и застенчивых слов шла удивительно горячая влага. Меня этот человек сразу взволновал и растопил, я точно бы внутренне потек” [3, с.69]. Разговор с приезжим посетителем сначала абсолютно не складывался. Иностранец заговорил о пропаганде афонской обители в цивилизованном мире, прежде всего в Америке, но не для просвещения Америки, а для того, чтобы получить из Америки большие деньги. И естественно о. Феодосий отвечает ему: “Нам бы только от всего этого уйти. Какая пропаганда, мы считаем себя хуже всех людей, нам нечего показывать”. Но вот зашел разговор о России, и стало понятно, что решается самое важное. Доктор–немец опять задает старцу Феодосию вопрос о том, почему Бог покарал Россию сильнее, чем другие страны. О. Феодосий ответил так: “Потому что возлюбил больше и больше послал несчастий, чтобы дать нам скорее опомниться. Кого возлюблю, с того и взыщу, и тому особенный дам путь, ни на чей не похожий”. То есть прямо, как бы иначе пересказывая известное место из Послания к евреям (12, 5–11), начиная со слов: “Не пренебрегай наказания Господня... Есть ли какой сын, которого бы не наказывал отец? Если же остаетесь без наказания, которое всем обще, то вы незаконные дети, а не сыны... Всякое наказание в настоящее время кажется не радостью, а печалью; но после наученным через него доставляет мирный плод праведности” (Евр. 12: 5, 7–8, 11).

О. Феодосий быстро, почти нервно стал говорить о том, что, хотя Россия много пережила, многое из ее земного богатства разорено, но в итоге она от всего этого приобретает духовное богатство, сокровище нетленное, о том, что мученичество России — это знак большой к ней милости, как новое сокровище на небесах, что России впервые дан крест исповедничества [3, с.71–72].

Его слушает Борис Зайцев, и совершенно не понимает приезжий из Германии. Продолжая отстаивать свою точку зрения, он договаривается до того, что нужно техническими и химическими средствами уничтожать большевиков. Тогда старец и вовсе замолк, а спутники постарались как можно поскорее увести немца обратно в Свято–Пантелеимонов монастырь и водворить его в гостиницу.

Надо сказать, что от этого немца немногим отличались и митрополиты Антоний (Храповицкий) и Анастасий (Грибановский). Митрополит Антоний (Храповицкий) в своей публикации в “Церковных ведомостях” (1927, N 17–18, стр. 7) пишет: “Истреблять большевиков, как бешеных собак”. Митр. Анастасий, в свою очередь, в Пасхальном (!) послании 1948 года призывал забросать территорию СССР атомными бомбами.

Однако Борису Зайцеву эта беседа запала в душу, как семя падает на благодатную почву. Вскоре после посещения Афона Б. К. Зайцевым был задуман роман “Спас на крови”. Отрывок из этого романа был опубликован 25 октября / 7 ноября 1927 г., к десятилетию октябрьского переворота, в журнале “Новое возрождение”. Роман так и не был завершен. Этот его отрывок приводит епископ (будущий митрополит) Вениамин (Федченков) в своем дневнике 1927 г. “Святой сорокоуст” [4]. Мы воспользуемся записями этого дневника.

Б. Зайцев пишет: “О чем хочу сказать, например, я? О чем в предутренние часы думаю иногда? Хочу я мести? Новых трупов? Крови? Нет! Иногда мерещится, что в новую Россию (а она грядет), как встарь, придется идти вновь со словом милосердия и человечности.

Но вот одно видение особенно волнует. Прошли годы. Останки. Все соединено в одну, воистину теперь братскую могилу, и над ней возведен храм Спаса на крови. Какой–то день в году заведен — поминовение усопших. Несметная толпа пришла поклониться. Весь этот день торжественная служба. Служит ее Патриарх новой, вольной России, добрыми, многострадальными глазами глядя через очки. Молится за всех — и “зде лежащих”, но и за тех, которые разбросаны по всей России.

А последнее желание, о нем и сказать жутко — если бы матери–праведницы в этот день помолились не только за своих детей, но и за мучителей их, за страшные, непросветленные души, томящиеся во мгле. Тогда была бы победа окончательно и безоговорочно” [4, с.59].

Борису Зайцеву не пришлось встретить на Афоне преп. Силуана Афонского. В течение 15 дней, что он провел на Афоне, к старцу Силуану его не водили. Но дух старца Силуана — тот же самый, даже мысли схожи. Вспомним, что пишет преп. Силуан о врагах Церкви: “Но спрошу тебя: — если Бог даст тебе хорошее место в раю, но ты будешь видеть в огне того, кому ты желал огня мучений, неужели и тогда тебе не будет жалко его, кто бы он ни был, хотя бы враг Церкви? Или у тебя сердце железное? Но в раю железо не нужно. Там нужны смирение и любовь Христова, которой всех жалко” [1, с.119].

Два других соработника преп. Силуана Афонского, известные по многим публикациям — игумен Свято–Пантелеимонова монастыря архимандрит Мисаил и духовник этого монастыря архимандрит Кирик. И человеком, который нуждался тогда в их пастырской помощи, был епископ Вениамин (Федченков) (события происходят в сентябре–ноябре 1927 года).

Опять — трое во имя Христово, “и Он посреди них”. Это было время самоопределения русского эмигрантского церковного зарубежья после Декларации митрополита Сергия (Декларация была обнародована 29 июля 1927 г.).

Вернемся немного назад в историю. В 1925 г. епископ Вениамин (Федченков) совершает сорокоуст по Патриарху Тихону после его кончины и решает для себя вопрос, не предал ли Патриарх Тихон Церковь. Только после 14–й или 15–й литургии он почувствовал успокоение, свидетельство Божие о том, что путь Патриарха Тихона был истинным. Епископ Вениамин был одним из немногих зарубежных иерархов, кто настаивал на безоговорочном каноническом послушании Патриарху, ибо Господь дважды не судит. Судит Он того, кто распорядился, а тот, кто послушался — свободен от ответа. То же самое внушал архим. Мисаил тогда еще молодому монаху Софронию (Сахарову).

В 1926 году, когда за границей началось разделение между сторонниками митрополита Антония (Храповицкого) и митрополита Евлогия (Георгиевского), епископ Вениамин собрался вернуться в Россию. На прошение еп. Вениамина митр. Евлогий ответил ему: “Именем Божиим заклинаю вас — остановитесь” (об этом написано в книге митрополита Вениамина “На рубеже двух эпох” [5]). Переезд в Россию ему возбранили и афонские старцы архимандрит Мисаил и архимандрит Кирик.

Во второй половине 1927 г. была обнародована Декларация митр. Сергия. По первом прочтении Декларации она вызвала у еп. Вениамина внутреннее недоумение. Не надо забывать, что еп. Вениамин был воспитанником будущего Патриарха Сергия и 2 года его секретарем в Финляндии. Всю жизнь еп. Вениамин искренне любил владыку Сергия. И для вразумления Божия он решил снова отслужить сорокоуст, сорок литургий, чтобы Господь открыл в его сердце Свою волю.

После первой литургии у еп. Вениамина возникло желание “прикрыть митр. Сергия частью своей одежды”, как Сим прикрывает Ноя, если это понадобится [4, с.13]. Еп. Вениамин был очень тесно связан с русской эмиграцией, у него в эмиграции было немало духовных чад. Кроме того, в числе немногих, он вполне освоился в Сербской Церкви, так, что ее иерархи звали его к себе (а в 1926 г. было получено принципиальное разрешение на это митр. Сергия, который писал, что те, кто находится на территории православных стран, могут войти в юрисдикцию поместной Церкви).

После окончания сорокоуста по Патриарху Тихону сам Патриарх явился ему в тонком сне и возвестил волю Господню — послужи народу. Епископу Вениамину сразу стало понятно, что имеется в виду русский народ. Тогда он во сне возразил, что ему в Сербии было предложено хорошее место. Патриарх Тихон промолчал, но было заметно, что он остался недоволен.

Можно было бы уйти в другую поместную Церковь, но для владыки Вениамина было особенно важно исполнить волю Божию. И он начинает свой сорокоуст, претерпевая мучительные дни и часы внутренних сомнений. В это время на него оказывает давление эмиграция, особенно Магараблидзе, и собственные помыслы не дают ему покоя. Враг всевает помыслы маловерия, а потом предлагает ему свой вопрос: как же ты хочешь идти на страдания, если вера твоя не совершенна?

В этот период он обращается за советом к двум своим старцам — архимандриту Кирику и архимандриту Мисаилу. За два месяца он написал на Афон 9 писем и получил в ответ 4! В процессе принятия владыкой Вениамином нелегкого решения принимает участие и его сербский архиерей еп. Михаил Шабатский. Решался вопрос не только о подписании декларации лояльности. Решался вопрос о самоопределении русской эмиграции, о ее нравственном, историческом, метаисторическом, онтологическом (в вечности) самоопределении. И вот что пишет еп. Вениамин: “Никто, никто, ни один не винит себя в совершившемся! Только другие виноваты. Одни говорят одно, а другие — обратное. Кто же прав? Неужели Господь виноват? Он же допустил все это, Его Промысел во всем. Так неужели мы изгнаны невинно? Возможно ли это? А тем более, неужели мы изгнаны за правду? За Христа? За святость? Это было бы великим самомнением. И... ложью. Но никто не винит себя. Ослепли...” [4, с.60]

Сербский епископ Михаил Шабатский — убежденный противник подписания декларации. Он выдвигает следующий аргумент: архиерей должен заботиться не только о вере, но и о нации. Да, отвечает еп. Вениамин, но прежде всего о вере. Приводит апостольское учение о гражданской покорности властям... Ему отвечает еп. Михаил: Было другое время, христиан была малая кучка, они ничего не могли поделать, и т.д. Он рассказывает об участии сербского духовенства в национально–освободительной борьбе. Настоятелей монастырей, принимавших участие в этой борьбе, турки сажали на кол, они претерпевали мучения и т.д. И еп. Вениамин отвечает: Ну, хорошо, а что же теперь? Поднялись ли у вас в Сербии вера и благочестие? Нет. И еп. Михаил Шабатский этого утверждать не смог. Идет уже 29–я литургия...

Еп. Вениамин продолжает размышлять: и греки, и сербы столетиями боролись за политическую свободу. Каков же результат? Духовный, христианский. Уже не для них самих, а для пленивших их — для турок. Никакого. Нигде турки не приняли христианство. (У нас с татарами было иначе. — В. М. Е. ). Христианство греков и сербов не преодолело магометанства. И теперь еще целая область Сербии — Босния наполнена теми же сербами–мусульманами, которые веками укреплялись в магометанстве и теперь, после освобождения Сербии, не думают возвращаться в Православие. Значит и сейчас Православие в Сербии не сильно духовно. Они сами это сознают [4, с.47–48].

Епископ Михаил Шабатский отвечает: Это влияние Запада. Мы живем на середине между Западом и Востоком. Но это влияние теперь только усиливается. И, следовательно, Православие будет ослабевать... И тогда что же получится: при свободе Сербии вера будет еще хуже, чем при турках... Следовательно, Господь и турецкое иго послал, дабы держать в ревновании за Православие ослабевший духовно народ. (Вспомним недавний конфликт сербов с католиками–хорватами. И это тоже для чего–то попущено Господом. — В. М. Е.).

У еп. Вениамина напрашивается вывод. Теперь, в 1927 г. Господь попустил безбожную власть за наше маловерие. Мы пожинаем то, что посеяли в XVIII и XIX столетиях. Посему должно принять сию власть, как Божий бич, как посланную от Бога, и ревновать лишь о Православии.

Одновременно последовало обращение еп. Вениамина на Афон. Шла четырнадцатая литургия. Сначала был только вопрос: Как посоветуете? И со стороны афонских старцев прозвучало тонкое и спокойное уклонение от дачи совета: “Вы изволили предрешить”. То есть вы просите совета, а решение у вас уже созрело.

В ответе афонских старцев проявилась та скромная почтительность, о которой писал Достоевский, без которой невозможно высшее равенство, без которой не достигнешь и первенства.

Еп. Вениамин посылает телеграмму в Париж митр. Евлогию: Задержите подписку. И митр. Евлогий задерживает эту подписку до декабря. Еп. Вениамин продолжает свою молитву, которая становится все горячей.

И вот, наконец, он видит знаменательный сон, вразумление свыше, о России и эмиграции. В этом сне еп. Вениамин руководит духовными детьми разных возрастов, включая и пожилых людей. Одни живут в городе, другие — внутри высокой ограды, и туда из города проникнуть нельзя. И те, и другие находятся под его управлением, обе стороны ждут предстоятеля, их должен посетить Патриарх (внешне напоминающий митр. Сергия). Обе стороны церковные ждут с любовью. У детей в городе есть все для встречи — и хоругви, и фонарь со свечкой, и, главное, крест. А внутри ограды, то есть в эмиграции, — одни хоругви.

Что такое хоругвь? Это то, что поднимается на древке над головами, это то, что объявляется миру. Да, русская эмиграция объявляла себя православной и предъявляла миру свое Православие. Кто и был в России безбожником, никогда в этом не признавались. Практически все российские эмигранты более или менее часто ходят в храм на рю Дарю.

И, поскольку имеются одни хоругви, но нет ни креста, ни свечей, еп. Вениамин приказывает немедленно бежать в храм за всем этим. Люди медлят. Он бежит сам, и некоторые последовали за ним. Вбегают в храм, а в нем нет креста, и алтарь заперт. Литургия не может совершаться. Он ищет хотя бы подсвечник. Есть один убогий, но с горящей свечей. Хватает его и отдает кому–то. Ищет иконы. Наконец, находит одну, небольшую икону Казанской Божией Матери в дешевой серебряной оправе, с бумажными цветками. Тут же передает какой–то незнакомой доброй и ласковой старушке. Та улыбается, берет. Ищет еще. Находит еще одну икону, уже большую, тяжелую, святителя священномученика Гермогена Московского, в чеканной ризе с позолотой. Передает какой–то женщине со словами: “Тяжелая икона, но ничего, помогу и сам”. Они ушли с иконами.

Ищет крест — креста нет. И вдруг зазвонили. Он выходит в мантии, а там уже колокол гудит. Вот зазвонили чаще. Прибыл святитель. Ликование народа. Владыка спешит к Патриарху, а ему навстречу — два молодых человека в пиджачках, и у обоих — по долоту. — “Вы куда?” — ”За брилльянтиком. Помните мы недавно вместе его вставляли.”

Воры! Они пришли выковырять из иконы бриллиант. Он хочет позвать на помощь, но рядом некого нет. Никто, кроме него, не видит воров. Он спешит Патриарху навстречу, но как будто стопудовые гири висят на ногах. Уже недалеко осталось, но он боится, что не доползет...

И владыка проснулся [4, с.50].

Он сразу же понял значение сна. Город — это Россия, в ограде — эмиграция. Все они — одна семья, и все ему одинаково дороги. Но у российских есть все, а у эмиграции — лишь название православных, но нет креста и мало икон, мало молитвы. Но те икону, что есть — Казанской Божией Матери и святителя Гермогена — это молитвы о спасении России. Вся молитва эмиграции должна быть направлена к России.

Кроме того, труды во Христе в эмиграции поднимают в основном женщины, а воры оказались мужского пола. Напомним, что владыка Иоанн (Шаховской) писал о деятелях из Высшего монархического совета (группы Маркова 2–го): “В 20–е годы они пытались захватить и политически эксплуатировать Церковь, чтобы через нее вернуть себе свое умершее политическое лицо”. В то время было немало и других подобных групп (они есть и сейчас), которые тоже пытаются через Церковь вернуть себе свое утраченное лицо. “Отчасти им это и удалось, на беду Церкви” [2, с.55].

После этого сна владыку Вениамина вдруг поразила ангельским извещением мысль свыше: Как же ты посмел, принять решение, обещавшись во имя Отца и Сына и Святаго Духа, во имя Живоначальной Троицы дожидаться третьего, свободного решения старцев. (А старцы перед этим прислали второй ответ. Они, снова уклонясь от решения, посоветовали еп. Вениамину обратиться к самому митр. Сергию, как к старцу, чтобы тот принял решение за него. Но еп. Вениамин на этот совет старцев не обратил внимания).

Наконец, приходит свободный ответ афонских старцев во имя Божие: “Святые отцы во имя Отца и Сына и Святаго Духа порешили не связывать меня своим решением, а возложить все на Бога. Мне же (то есть еп. Вениамину. — В. М. Е.) дали совет — три дня поститься и молиться, чтобы Сам Господь открыл в моем сердце Свою волю”. И молитву дали особую [4, с.57].

Это письмо он прочел 4 ноября (по новому стилю) 1927 года, в день осеннего праздника Казанской Божией Матери, когда Церковь прославляет помощь Пресвятой Богородицы при освобождении Москвы в 1612 г. от поляков.

Прошло три дня. 7 ноября решение сложилось. “Отказаться от решения остаться в Московской Патриархии никак не могу, подписать (то есть дать подписку о лояльности. — В. М. Е.) безусловно должен, но редакцию лучше изменить в церковном духе, согласно разрешению на это митрополита Сергия” [4, с.57–58]. И далее владыка Вениамин пишет: “Просил оставить меня в каноническом ведении Московской Патриархии и на покое временном в Сербии”, на что получил согласие епископа Михаила Шабатского. К сему прилагалась пояснительная записка — богословский комментарий, как еп. Вениамин понимает лояльность. И лишь послав эти документы на Афон, еп. Вениамин обрел наконец долгожданный мир души. Афонские старцы в ответном письме, по свидетельству еп. Вениамина, “совершенно и во всем согласились, особенно с “церковным характером” [4, с.58].


Преп. Силуан Афонский был представителем аскетической и кенотической традиций Святой горы Афон. Это традиция умаления, самоскрывания, внешнего бесславия, безвестности. По промыслу Божию он был прославлен в 1987 г. Но, в человеческом отношении, в этом может быть усмотрен элемент случайности. Именно этим объясняется, на мой взгляд, столь упорное сопротивление его канонизации со стороны афонского начальства.

Если сравнить писания самого преп. Силуана (например, его письма к Н. А. Соболевой, будущей монахине Силуане), с тем, что опубликовано в книге о. Софрония (Сахарова) “Старец Силуан” в главе “Писания Старца”, то, с филологической точки зрения, заметна очень существенная разница. Следовательно писания старца, опубликованные о. Софронием, претерпели весьма квалифицированную литературную обработку. Тем самым, писания преп. Силуана стали фактом общего афонского Предания, с учетом того, что восполняют другие подвижники Святой Горы.

С другой стороны, почти все афонские святые остались безымянными. В нашем православном календаре мы не найдем ни преп. Нила Мироточивого, ни преп. Иоанна Кукузеля, ни преп. Нифонта Цареградского. Их память празднуется, в составе собора афонских отцов на второй неделе по Пятидесятнице, одновременно с празднованием всех святых, в земле Российской просиявших. Из службы второго воскресенья по Пятидесятнице видно, что празднование всех святых земли Российской как бы заслоняет собой празднование афонских святых.

Однако мы убеждены, что кроме преп. Силуана Афонского имеется немало иных ближайших друзей Христовых, которые, как две женщины в житии преп. Макария Великого, остались неизвестными даже по именам.

Необходимо сказать и еще об одном афонском подвижнике, о котором упоминает о. Софроний (Сахаров). Это тот отшельник, который не только удостоился явления Господа и Спаса нашего Иисуса Христа, но и получил от Него дивное уверение, которое будет теперь назидать Церковь до скончания века.

Вот это уверение: “Я помилую всякого человека, который хотя бы однажды в жизни призвал Бога»... И на мысленный вопрос этого отшельника: Для чего же мы мучаемся на всякий день?, — Господь отвечал: «Те, что страдают за заповедь Мою, в Царствии Небесном будут Моими друзьями, а остальных Я только помилую» [1, с.87].

Итак, подвижники труждаются, каждый на своем месте, не для того, чтобы спастись (мы имеем обетование Господне). Спасение — это, в лучшем случае, отрицательная цель нашей жизни христианской. Они труждаются для того, чтобы стать друзьями Божиими и разделить труды любимого ими Христа.



Вопрос. Возможны ли в православной жизни компромиссы, например, декларация митрополита Сергия (Страгородского) и другие документы, которые были выпущены якобы «для пользы дела»?

Ответ. Нам часто приходится слышать, что «Декларация» митрополита Сергия – документ неприглядный, но что она послужила к пользе Церкви. Это глубочайшее заблуждение. Эту Декларацию писали отнюдь не большевики, а сам митрополит Сергий, мастер церковного документа. По моему мнению, декларация – документ безупречный с богословской точки зрения. Кроме того, необходимо отметить, что декларация борется. Ее последняя борьба – есть борьба внутри Церкви. Она борется не с доктринами марксизма–ленинизма (они не стоят этой чести), а с уваровской формулой «самодержавие – православие – народность». Митрополит Сергий, в частности, пишет: «Многие считают, что нельзя порвать с прежними порядками, и даже с монархией, не порывая и с православием». Митрополит Сергий борется также с ложно–эсхатологическими чаяниями. Ленинградские делегаты однажды пришли к митрополиту Сергию сказать ему, что большевики – это антихрист, а за антихриста молиться нельзя. Он ответил им, что они ошибаются. Какой же это антихрист? Антихрист — на 3,5 года, а большевики уже правят 10 лет. Вся борьба митр. Сергия, его последняя борьба, велась кровью сердца.

В положительном смысле в Декларации митрополита Сергия проявилась и любовь к врагам, без которой нет ни истинного церковного пути, ни истинного спасения.

Есть у архиепископа Иоанна (Шаховского) в книге «Русский реализм» замечательное выражение: «…Мы привыкли к фонарям и лучинам правды, держимся за них. Солнце правды мешает нам». Таковы все раскольники — и отечественные, и зарубежные.

Патриарха Сергия (Страгородского) я считаю святым человеком. Его способ держания — осуждение себя на геенну. Это его постоянный мотив: «плачет по мне геенна, плачет…». Об этом свидетельствует церковное предание, об этом свидетельствуют и современники Патриарха Сергия, общавшиеся с ним лично.

1. Софроний (Сахаров), архимандрит. Старец Силуан. — Эссекс: Монастырь св. Иоанна Предтечи, 1990.

2. Иоанн (Шаховской), архиепископ. Избранное. — Петрозаводск: Святой остров, 1992.

3. Зайцев Б. К. Афон. — М.; СПб.: Лествица, 1998.

4. Вениамин (Федченков), митрополит. Святой сорокоуст // К свету. Вып. 13. Патриархи смутных времен. — М., [б/г].

5. Вениамин (Федченков), митрополит. На рубеже двух эпох. — М.: Отчий дом, 1994.

6. Серафим (Томин), схиархимандрит. Глава преподобного Силуана Афонского // Христианос. — Рига, 1991. — № 1. — С. 77–88.